Эта беседа состоялась у редактора сайта Politema семь лет назад, но по независящим от него причинам не было тогда опубликовано. Впрочем, за прошедшее время оно не потеряло актуальности – скорее, наоборот.
Многие ли предполагали, что слово «ополчение», столь актуальное во время многочисленных баталий русской историй, а особенно Отечественных войн 1812 и 1941-1945 годов, вновь окажется у всех на слуху в середине первого десятилетия XXI века? А вот поди ж ты – именно так и произошло. Более того, если раньше ополчение выполняло вспомогательную роль по отношению к регулярной армии, то в ходе нынешней войны за Новороссию, никак не меньше претендующей на статус Отечественной, само – вместе с добровольцами, приехавшими из Большой России и других стран – оказалось регулярной армией.
Справляется ли оно со своей миссией? Об этом можно поинтересоваться у многократно битых «алтайской бронетанковой милицией» в донецком аэропорту, Дебальцево, на Саур-Могиле и многих других местах украинских вояк. Сами бойцы Армии Новороссии, люди скромные, и о подвигах своих рассказывают скромно. Тем ценнее каждое их слово. С одним из них, заслуженным участником героической обороны Славянска и сражения за аэропорт, мы поговорили в ростовской больнице, где он восстанавливается после потери ноги. Зовут нашего собеседника Артем Дьяченко. Участие в беседе принимала и его супруга, замечательная радушная женщина по имени Элла.
Родился пятьдесят лет назад в городе Дружковка Донецкой области, — рассказывает Артем. — Отец был родом из Сталинграда, мама из Зимовников Ростовской области. Оказались они в одном месте по распределению послезвузовскому, как это было тогда, любовь вспыхнула, поженились, дали мне жизнь. Жизнь получилась богатой на события – шутка ли, к седьмому десятку поменял двадцать профессий. Служил на границе, даже, можно казать, не на одной, аккурат в том месте, где сходились в одной точке территории СССР, Ирана и Афганистана. Но в афганских событиях участия принять не довелось, демобилизовался как раз перед ними.
Окончил горный техникум, добывал уголек на шахте. Потом чего-то нового захотелось, окончил мореходку в Измаиле, познакомился вот с этой красавицей, — Элла отвечает теплой улыбкой. – Поженились. Ходил по морям и рекам, был механиком судоводителем, третьим помощником капитана, – так в дипломе записано. Одна беда – получение собственного жилья не маячило даже на горизонте. А донбасским шахтерам давали в то время квартиры с условием отработать за 25 лет. Ну, мы и вернулись на малую родину, вновь спустился в забой. Поселились в Славянске. А через несколько лет грянула вся эта заваруха, страны не стало. Мотался в Москву, работал там бурильщиком. Много чем занимался…В последние годы обучился вот на скульптора, стал на заказ делать разные штуковины, — Артем показывает на ноутбуке фотографии красивой и причудливой посуды, фигурок, статуэток. – А год назад – очередной крутой вираж.
– Как Майдан и все сопутствующие ему «прелести» вошли в вашу жизнь?
– Тут отсчет надо вести еще с провозглашения независимости Украины, когда мы, обычные русские люди, вдруг оказались в другом государстве. Причем государстве, которое постепенно, подспудно, где-то тайком, где-то ползком, но вытравливало из людей их русскую душу. Вся эта бандеровщина, «героямслава», мягкое устранение русского языка из жизни. Шутка ли – из пяти школ в нашем Славянске, совершенно не-украинском по сути городе, осталась только одна русская. Все эти тенденции значительно усилились в 2004 году, во время первого Майдана, уже тогда Юго-Восток стоял на грани выхода из Украины.
Ну а зима 2013/2014 – это уже высшая точка кипения. У нас был активист-коммунист, он и раньше народ поднимал на активные действия, мы собирали подписи против вступления в ЕС, против добычи сланцевого газа на нашей земле. А здесь все было уже на порядок суровее. Мы организовали Антимайдан, который после победы хунты в Киеве стал основой славянского ополчения. Сейчас уже все знают, как это у нас было поначалу – с палками и камнями против бронетехники. Я, — смеется Артем, — на этом фоне был еще чинным воякой, ходил с дедовской берданкой. Ставили блокпосты, сооружали баррикады по киевским лекалам, из всего, что можно в кучу свалить, ящиков, покрышек, мебели.
Все это делалось у нас под лозунгами возвращения домой, в Россию. Никаких мутных «федерализаций» и «децентрализаций», народ и на митингах только русскую тему поднимал, и бились мы поначалу под триколорами. Это потом уже люди из Москвы вежливо попросили российские флаги убрать. Что ж, у них на то, видимо, свои соображения политического характера, нам не понять. Да и люди московские не только ведь о таком, малопонятном нас просили. Вот Игорь Иванович [Стрелков] тоже из Белокаменной приехал. С ним как раз все понятно было. И серьезно. И этап другой, серьезный начался.
– Тяжело было вам, людям, к числу профессиональных военных не относящимся, начать стрелять в других людей, пусть и во вражеской форме?
– Поначалу об этом особо не задумывались. Даже времени не было размышлять, в конце концов, это они пришли на нашу родную землю, а не мы во Львов нагрянули. Потом, уже когда-то прошло время, появлялись мысли нелегкие, ходили к батюшке на исповедь. Но, отмечу, украинцы возможное и невозможное делали, чтобы вызывать к себе как можно меньше жалости. Намеренно сравнивали с землей школы, больницы, храмы, что к зданиям, что к мирному населению относились, как к трухе, которую можно ради шалости подпалить и смотреть на пляшущий огонек. Фашисты и то были милосерднее, из рациональных соображений, конечно, они ведь рассчитывали, что этой инфраструктурой еще пользоваться, а людьми – управлять. Эти – нет, все сравнять с землей.
Зазомбированы они капитально. У нашей родни маленькая внучка, в третий класс школы ходит в Одессе ходит, так им рассказывают, мол, «сепаратисты на оккупированных территориях» игрушки начиняют взрывчаткой, чтобы детей убивать и калечить. Фантазия больная совершенно! И вот так они малышей чуть ли не с горшка пытаются растить в ненависти к России и презрении к человеческой жизни, если это жизнь «ваты» или «сепара». Детей учат и сами под влиянием собственной пропаганды стали, как дети. Логики в мышлении ноль. У нас большая часть родственников из регионов, что ближе к очагу бандеровщины, совсем головой поехали, общаться с ними смысла нет – «вы рабы, жертвы путинской пропаганды, восстали против свободы» и прочий словесный шлак.
А еще недавно умора была. На одноклассниках мои бывшие сослуживцы решили мне устроить суд чести, ну или Линча, скорее, я-то негр в их понимании, а они белые господа. Долго рассуждали на тему, какой я гад и предатель, а один мой бывший товарищ написал, умный причем, образованный, мол, не судите Артема так строго, он же хороший парень, идейный, ему просту Путин мозги промыл. Заступился, ага. И при всем при этом в глубине души они понимают, что дело их неправое, что они предали общую большую Родину-мать, потому и злятся, и ядом исходят, и на передовой солдаты пьют не просыхая, в то время как у нас без особых приказов даже «сухой закон» вполне добровольно.
– Говорят, в окопах атеистов не бывает. Подтверждаете?
– Вне сомнения. Я и раньше был человеком верующим, но не особо воцерковленным, что называется, захожанином, а не прихожанином. Помолиться иногда, на Рождество и Пасху в храм зайти, как многие, в общем. А на войне совсем по-другому относишься и к Вере, и к Провидению, сам стремишься с батюшкой почаще поговорить. Понятно, конечно, что сама по себе формальная набожность ни о чем не говорит. Вон, западенцы уж на что повернутые на этом деле, а в жизни…сами видите какие. У меня, когда я в Москве работал, был один знакомец, из Закарпатья родом. Я сам тогда еще в церкви почти не бывал, а он каждые выходные туда ходил, лоб перед иконами постоянно разбивал. При этом за рюмкой чая развивал такую философию: чужих, говорит, обманывать нельзя, они обидятся и накостыляют, надо обманывать своих, они простят.
Я, как бы помягче сказать, офонарел от таких речей. Лучше всего, говорю, никого вообще не обманывать. А, без толку. А батюшки их униатские? Хотя, к сожалению, не только униатские, сейчас и многие из УПЦ к ним примыкают. Священник он ведь как – он должен воина благословлять только на войну за спасение Отечества, и то скупо, без ярких славословий, пусть и вынужденный, но все же грех люди на душу берут. Украинские же батюшки, благословляя солдат, такие пестрые и кровожадные речи толкают, что Чикатило удивился бы. Нормально, нет?
– Вернемся к самим боевым событиям. Тяжело переживали уход из Славянска?
– Поначалу – очень! Вроде ведь собирались стоять до последнего, не раз об этом говорили публично, а тут…Для нас, местных, уход вдвойне непростым был. Сейчас уже, оценивая всю картину через много месяцев, сопоставляя всякие стратегические прикидки, понимаешь – да, наверное, правильно сделали. Но тогда – тяжело. Еще и жена собралась к дочке, она в Перми живет, и все уговаривала с ней ехать. Сначала вполголоса отнекивался, затем не выдержал. Говорю: «Хорошо, будь по-твоему, только сбегу с тобой в женском платье и туфлях, как Керенский. Годится такой расклад?». Все, тема была исчерпана.
– Где довелось воевать после Славянска?
– Сначала в районе Саур-Могилы. Мариновка, Степановка, знаете? А потом уже в аэропорт перебросили.
– Там и зацепило?
– Да, осенью, вот как раз полугодовщина. Уже перемирие первое действовало, ну, как действовало, вообще не действовало, в аэропорту особенно. Звонит мне командир (а сам я взводом командовал), просит выдвинуться к нему на передовую. Мы с моим замом идем. Видим, украинский танк выдвинулся на выгодную позицию и шпарит по нашим. Как потом выяснилось, его сбоку еще и БТР прикрывал. Первая мысль – сколько ж ребят он сейчас может наших положить. Я всегда, еще со Славянска начиная, очень берег своих. Не лезьте, говорил, зря в пекло, чуть отступим, потом свое сполна наверстаем.
И за все время у меня, слава Богу, ни одного «двухсотого» [погибшего] не было, «трехсотых» [раненых] – только я и мой зам, остальное так, царапины. Украинцы-то своих солдат не жалеют, гонят, как скот на убой. В общем, мы с замом отправились в диверсионно-разведывательный рейд. Добрались до «зеленки», он там остался меня прикрывать, а я пополз к танку. Пока полз, танк затих. Думаю, что делать дальше. Тут миномет начал работать по тому участку, где я находился. Тра-та-та, разрывы все ближе и ближе. Начинаю молиться: «Богородица, спаси и помилуй». Слышу, разрывы в другую сторону пошли. Собираюсь ползти обратно – и тут миномет на мой пятачок возвращается. Хлоп! Разрыв возле ноги…
– Что почувствовали, подумали в этот момент?
– Я тебе вот что скажу…- задумывается и серьезнеет лицом Артем. Я тоже напрягаюсь – вдруг вопрос некорректный, разбередил душу человеку? – Только ты этого не пиши. Хотя – напиши, озорнее будет. Я первым делом рукой пощупал то место, что для каждого мужика особо ценно. Не задело ли? Там все в порядке, значит, можно жить. Начинаю действовать. Оказалось, что осколком разворотило мышцы. Хорошо, что был с собой жгут, длинный и тонкий, перетянул рану, а то бы умер от кровопотери. Кое-как добрался до «зеленки». Потом ребята подоспели, вкололи мне антишок, хорошо, опять же, что был. К врачу меня часа четыре тащили, носилок не было, так меня волокли на больших сухих ветках от деревьев, которые пару раз в пути ломались. Целая эпопея в общем. Потом госпиталь, лечение, вот, Ростов…
– Что в дальнейшем?
– Дойдем до Киева минимум. Украина и так была искусственным государством, а после того геноцида, что она устроила на Донбассе, ей тем более в прежнем формате не жить.
– Ну, а лично Вы что делать буду?
— Сейчас ногу сделают, так мы с моей красавицей, – Элла вновь улыбается, – съездим к дочке в Пермь. Я ее уже почти год не видел, никогда так надолго не разлучались. А потом думаю вернуться обратно в свою часть, не знаю, в каком качестве, инструктором или кем-то еще, но непременно вернуться. Ребята звонят, говорят, что ждут обратно и без таких идейных, как я, никуда. Идейность, действительно, очень важна. Но самое главное для воина – совесть. Ты можешь окружающих обмануть, налить в уши киселя, объясняя, почему не пошел воевать, а решил отсидеться в сторонке, суша штанишки. Но себя-то самого не обманешь, а Бога тем более. Нынешняя война – это как раз борьба Идеи и Совести против идеи бессовестности.
Я благодарю Артема и Эллу за разговор. Уже одеваюсь, чтобы уходить, обмениваемся последними фразами. Спрашиваю, как им Ростов. Оказывается, Артем здесь уже бывал не раз, в детские и юношеские годы по несколько месяцев гостил у родни в области. Когда я уже на пороге, Элла (она, кстати, родом из Оренбурга) говорит:
– Вот постоянно звучит с экранов – «братский народ», «братский народ». Да какой братский? Мы один народ, который негодяи разделили по-живому. Вот с людьми на улицах разговариваем, когда гуляем, спрашиваем, можно ли по нашему облику или говору сказать, что мы иностранцы, пусть и братские? Да нет, отвечают, никогда. Один мы народ, какие тут споры. За то и война.
С этими стопроцентно истинными словами простой русской женщины не согласны украинские политики. Чем раньше они вынуждены будут их принять и сделать руководством к действию, тем быстрее кончится война и будет восстановлена историческая справедливость.
P.S. Полтора месяца назад СМИ написали о чудовищной истории, случившейся с Артемом, который после выздоровления обосновался в РФ. Чудовищной – и одновременно крайне характерной для отношения российских чинуш к героям Донбасса. Хочется верить – ПРЕЖНЕГО отношения, и если справедливость за истекшее время не восстановили, то теперь восстановят в кратчайшие сроки.
